Необычайные приключения на волжском пароходе - Страница 11

Хопкинсон нагнул голову и пошел, близоруко натыкаясь на стулья. Миссис Ребус не спеша закурила папиросу.

От носа по палубе шли профессор, Зинаида и Нина Николаевна. Профессор громко говорил:

- Нам было очень радостно и хорошо. Представь себе, Нина, я, оказывается, превосходный отец, то есть любящий отец... Это меня удивило...

- Я думаю, нас не выгонят из салона. Зинаида хочет есть...

Поморгав, профессор спросил робко:

- А мне можно с вами пообедать?

- Нет, - спокойно ответила Нина Николаевна. - Это может быть понято превратно...

-Мне несколько тяжело от твоей слишком... рассудительности, Нина.

- Я не могу разговаривать как любовница.

- Понимаешь... (они уже входили в дверь салона) какой-то нужно сломать ледНизким басом заревел пароход и начал поворачивать к берегу... В окна салона стали высовываться пассажиры.

Хиврин, отмахивая со лба мокрые волосы: - Что это такое? Какая остановка?

Мистер Лимм - лоснясь улыбкой: - Русский водка, хорошо... Будем покупать водка...

Казалупов: - Мне сообщили, на этой остановке яйца - рубль восемь гривен...

Хиврин: - Вылезаем... Мистер Педоти, яйца, яйца покупаем.

Мистер Педоти: - Мы все покупаем...

Мистер Лимм: - Ура, русский Волга!

Стоявший у борта Парфенов указал на приближающийся, берег:

- Бумажная фабрика, махинища... Два года назад: болото, комары... Понюхайте - воняет кислотой на всю Волгу. Красота! Двести тонн целлулозы в день... Это не жук чихнул...

Плыли теплые берега. Плыли тихие облака, бросали тени на безветренный простор воды, всегда прегражденный лазурной полосой. Нешевелящиеся крылья чаек отсвечивали зеленью; то одна, то другая падала за кормой в пенный след парохода.

Влажный ветер трепал скатерти, облеплял ноги у женщин, разглаживая морщины, вентилировал городскую гарь. Солнечные зайчики играли на пивных бутылках. Дрожали жалюзи. Босой матрос мыл шваброй палубу.

Волга ширилась. Берег за берегом уходили в мглистую даль. На воде, такой же бледной, как небо, лежали плоты,- от волн парохода они скрипели и колыхались, покачивая бревенчатый домик с флагом, где у порога в безветренный час кто-то в линялой рубашке играл на балалайке.

Шлепал колесами желтый буксир, волоча из последних сил караван судов, высоко груженных досками, бревнами, серыми дровами. Близко проходила наливная баржа с нефтью, погруженная до крашенной суриком палубы. В лесистом ущелье дымила железная труба лесопилки, по склону лепились домики, и на горе за березами белела церковь с отпиленными крестами.

Странным после городской торопливости казалось неторопливое движение берегов, облачных куч над затуманенной далью, коров, помахивающих хвостами на отмели, мужика в телеге над обрывом... Хотелось - быстрее, быстрее завертеть эту необъятную панораму...

Но ветер ласкал отвыкших от ласки горожан, распадались набитые на мозг обручи черных забот, и откуда-то (что уж совсем дико) появлялось забытое давным-давно ленивое добродушие... Появлялся неестественный аппетит. На остановках покупалось все, что приносили бабы из съестного, пироги с творогом и картошкой, яйца, топленое молоко, ягоды, тощие куриные остовы...

Переполненная впечатлениями была лишь верхняя палуба. Нижней четвертому классу - было не до того: она опоражнивалась на каждой остановке, - вываливалось по нескольку сот мужчин и женщин и столько же впихивалось, в лаптях, с узлами, сундуками и инструментами, в тесноту и селедочную вонь.

Капитан уныло посматривал с мостика на эти потоки строителей. На сходнях крутились головы в линялых платках, рваные картузы, непричесанные космы, трещали корзины, сундучки, ребра. Два помощника капитана сбоку сходен надрывались хрипом:

- Предъявляйте билеты, граждане! Куда прете без очереди!

Грузились и выгружались партии рабочих на лесозаготовках, на торфяных разработках, на строительстве городов и фабрик. Одни уходили на сельские работы, другие- из деревень на, заводы...

Солнце садилось. Лимонный закат медленно разливался над (Заволжьем, над лугами и монастырскими рощами, над деревнями и дымами строительства.

- Как в котле, народ кипит... Строители, - добром их помянут через тысячи лет, - говорит Парфенов, облокотясь о перила.

Стоящий рядом капитан ответил мрачно:

- Полагается триста человек палубных, а мы сажаем до тысячи. Вонища такая, что даже удивительно. Ни кипятку напастись, ни уборных почистить прут как плотва...

- А ты раньше-то, чай все богатых купцов возил, шампанским тебя угощали...

- Да, возил... В восемнадцатом году... Сам стою на штурвале и два комиссара - справа, слева от меня, и у них, дьяволов, вот такие наганы. Подходишь к перекату, и комиссары начинают на тебя глядеть... А за перекатом - батарея белых... И так я возил... Всяко возил...

Капитан отошел было, Парфенов со смехом поймал его за рукав:

- Постой... Да ведь это с тобой я, никак, тогда и стоял... На пароходе, как его "Марат" не "Марат"?

- "Царевич Алексей" по-прежнему, на нем и сейчас идем...

- Чудак! Вспомнил! (Смеется.) Я еще думаю, - морда у него самая белогвардейская, посадит на перекат... Да, не обижайся... А ведь я чуть тебя тогда не хлопнул, папаша...

Капитан отойдя, крикнул сердито: - Давай третий!

Пароход заревел. На палубу поднимались нагруженные продуктами москвичи и иностранцы. Лимм, потрясая воблой:

- Риба, риба...

Хиврин одушевленно: - Под пиво, мистер, - национальная закуска.

Педоти: - Закажем колоссальную яичницу...

Казалупов: - Шикарно все-таки, скупили весь базар.

Гольдберг: - Но - цены, цены, товарищи...

Вдоль борта озабоченно бежала Шура.